Я выругался про себя. Мы слишком задержались и теперь возвращение назад будет долгим и рискованным… если вообще удастся.

Воронка, заполненная трупами в силовой броне с практически полностью выгоревшей символикой, была единственной надеждой затеряться.

Мы зарылись в неё, в обугленные скелеты воинов, которых могли знать и сражаться бок о бок. Оторванные и сломанные конечности бились о мои сапоги. Пальцы костлявой руки коснулись моего лица. Ещё одна царапнула по наплечнику, и внезапно разум заполнили образы мёртвых: гниющие и разлагающиеся внутри брони встают, проклиная и безмолвно обвиняя нас за то, что мы выжили. Я прогнал такие мысли – здесь они мне не помогут. Во всём виноваты усталость и душевные раны. Здравый рассудок – зачастую первый аспект эффективности воина, который подвергается испытаниям во время долгих периодов предельной психической нагрузки. И я не мог представить испытания суровей, чем Исстван.

Переползая через трупы, я соскользнул и по локоть провалился в зияющую полость грудной клетки бывшего легионера. Спокойно вытащил руку, отломив кусок уже треснувшего ребра и стараясь не обращать внимания на кровь, покрывавшую керамитовый кулак. В этой яме мёртвых не было ни чести, ни славы. Просто место, куда попадают умирать герои, забытые и неоплаканные. Мы были просто могильными червями, ползущими среди них. Волоча за собой безжизненное тело Гвардейца Ворона, мы припали губами к земле и постарались забиться поглубже.

Когда в дрожи земли я почувствовал тяжёлое громыхание направляющегося к нам танкового отряда, сердца заколотились в груди. Перед тем как закрыть глаза, чтобы скрыть горящий в них живой огонь, заметил чёрные песчинки, потоками сыпящиеся с края воронки, и вновь подумал о песочных часах. Потом отдался тьме с надеждой, что это не будет последним, что увижу.

Предчувствие Усабия спасло нас обоих. Смерть на Исстване была быстрой, обычно мгновенной. То, что поддерживало порядок в рядах предателей, ушло, когда командование легионов оставило худших, псов, чтобы охотиться и стереть с лица планеты наше слабое сопротивление. Вскоре гончие-легионеры тоже уйдут и всё, что избежит их клыков и когтей, с орбиты разнесут на атомы.

Я пытался собраться, сосредоточиться на притворстве, необходимом для выживания, хотя внутри саднило от желания обрушиться с мечом и болтером на этих предателей. Некоторые пытались. И теперь лежали в таких же воронках, как и та, в которой прятались мы. Но раздумья о бесчисленных способах встретить собственную смерть могло лишь ускорить её. Так что я позволил своим чувствам вернуть меня к действительности.

Это было неприятное воссоединение.

Ноздри уловили запах крови, старой, но ещё влажной. На нёбе появился резкий металлический привкус. Горячий воздух от танков принёс густой запах разлагающейся плоти. Вернулись видения неупокоившихся мёртвых: из раскрытых ртов через сломанные чёрные зубы вывалились языки. От воображаемого кошмара я ещё мог избавиться, но непереносимую вонь было так просто не прогнать – без воздушных фильтров в шлеме едва мог сдержать рвоту.

Резкий стук тормозов и внезапная волна жара от всё ещё работающих двигателей возвестили о резкой остановке бронетехники.

– Кажется, я видел здесь движение, – произнёс скрипучий железный голос – как будто два заржавелых бруса тёрлись друг о друга.

Один из сынов Пертурабо.

Легионер практически излучал ненависть. Я ожидал, что сейчас услышу лязг ботинок о корпус танка, глухой отзвук, когда воины затопают по перекладинам приваренной к турели лестницы и, наконец, хруст земли под тяжёлой поступью.

Внимательный осмотр на острие штыка сведёт на нет все наши усилия. Мой гладий был под рукой и чтобы вынуть его, вставать мне не потребуется. Без боя я сдаваться не собирался…

Но вместо этого услышал металлический скрип и низкое жужжание включаемого прожектора.

Мгновением позже резкий холодный свет разлился над воронкой, и я подавил желание забиться глубже в трупное болото. Даже сквозь закрытые веки чувствовалось, как изменилось освещение, и я мог лишь надеяться, что их малейшее движение нас не выдаст. Луч двигался медленно, как нефтяное пятно расползается по воде, раскрашивая мою броню своими сальными, маслянистыми пальцами. Я оставался неподвижным, притворяясь мёртвым, на мгновение не уверенный, не мёртв ли я уже – и луч прожектор скользнул вбок.

Я слышал как рядом утробно, по-звериному рычат танки. Отвратительно воняло прометием. Экипажи переговаривались между собой, хотя из-за комм-помех ничего нельзя было различить. Похоже, о чём-то спрашивали того, кто стоял на турели у прожектора.

Но ответ легионера был слишком хорошо различим.

– Огонь убил большинство из них. Хотя некоторые ещё свежие. Можно всё выжечь снова.

Я из Саламандр, рождённых огнём, но даже моя выносливость не позволит пережить купание в гoрящем прометии.

Пауза, во время которой из танка отвечали.

– Как скажете, сержант, – ответил боец с турели, и облегчение разлилось по мне как бальзам.

Свет прожектора исчез, испарился – и с моей спины как будто сняли самую настоящую ношу. Позволил пульсу вернуться к нормальному – и как раз в это время Гвардеец Ворона зашевелился.

Наш брат, наполовину обезумевший от боли, и не подозревал, в каком мы тяжёлом положении и как его несвоевременное возвращение в сознание ставит под угрозу всех нас.

Решившись слегка приоткрыть глаза, я увидел, что раненный пытается двигаться, но был слишком далеко, чтобы хоть как-то этому помешать. Танки, которые как раз уже собирались уезжать, остановились. И я услышал легионера в турели, треск его вокса, когда он сказал водителю остановиться.

Усабий пристально смотрел на меня сквозь треснувшую левую линзу шлема. Она была практически полностью расколота, и сквозь неё было видно огненное мерцание его глаза. Во время отчаянного бегства наш раненный спутник оказался с ним совсем рядом.

Гусеницы скрежетали по земле, песку, костям…

Железные Воины возвращались!

Усабий смотрел не отрываясь. Сперва я думал, что просто пытается одной силой воли предотвратить наше обнаружение, как будто мы могли стать невидимыми, просто желая этого. И только когда моя рука мучительно медленно потянулась к болтеру, понял, что он спрашивает моего разрешения.

Если он сделает это, то вина ляжет на нас обоих. Мой брат не сможет нести её бремя один.

И я медленно, почти незаметно кивнул.

Сверху звук двигающейся бронетехники был другим – головной танк ехал один, возвращаясь, чтобы последний раз взглянуть пагубным глазом прожектора. За те несколько секунд, что были у нас до того момента, как он достигнет края воронки и найдёт в глубине её шевелящегося раненного, Усабий дотянулся правой рукой с надетым силовым кулаком до воина, обхватил его шею и сжал.

Сопротивление было недолгим, и Усабий оставил руку на месте, когда вернулся свет прожектора.

Больше никакого движения, никаких стонов. В нашей маскировке не было изъянов, наше укрытие на открытом месте безопасно…

…на нашей совести несмываемое пятно.

Мы прождали в темноте ещё несколько минут, пока не исчез свет и не умолк скрежет танковых гусениц – Железные Воины отправились искать ещё выживших, чтобы убить. Ещё вчера мы могли обойти эту часть Исствана и нам бы не повезло встретить ни единой живой души, но сегодня обстановка изменилась. Поисковые кордоны расширились – и увеличились наши шансы найти кого-нибудь. Жажда истребительных отрядов насладиться муками добычи была единственной причиной отсрочки приговора, единственным, что не давало врагам нас обнаружить.

Долго это не продлится, и я чувствовал, что нам осталось лишь несколько дней – а может, и меньше.

Гор шёл, или, по крайней мере, его безумные псы.

Нас всё сильнее и сильнее вынуждали забиться вглубь, дальше от кораблей и ближе к Ургалльской впадине, где уже и так было пролито столько крови. Время – единственное, что осталось, и ещё слабая надежда найти то, что мы так отчаянно искали. Но что если найдём? Тут ноктюрнский прагматизм сказал, что этот вопрос решим, когда возникнет необходимость.